23 июля в российский прокат выходит фильм Кристофа Барратье «Париж, Париж». В преддверии выхода фильма «Видео.Ру» предлагает инетрвью режиссера, которое он дал после показа фильма на 31 ММКФ.
Ваш фильм является довольно жизнеутверждающей картиной на фоне той чернухи, что создает мировой кинематограф. Вы согласны с этим?
Вообще мой фильм ни мрачный, ни оптимистичный. Я стараюсь не рассказывать слишком мрачные истории, потому что я сам часто бываю в совершенно разных настроениях.
В каждом фильме его персонажи стараются добиться определенной цели. Если им удается ее добиться, то это называется историей успеха, и это меня не особенно интересует. Если же цели достичь не удается, то получается трагедия, а мне не очень хочется рассказывать историю с закрытым финалом. Мне больше нравится рассказывать о персонажах, у которых есть цель в жизни, но в финале фильма они ее не добиваются. Зато герои достигают другого – того, что бессознательно выполняет другие потребности героев.
Я снял два полнометражных фильма и написал несколько сценариев, больше всего мне нравятся такие финалы – ни грустные, ни веселые, когда удается чего-то добиться лишь частично.
Мой фильм рассказывает о 1936 годе, который сыграл немалую роль в истории Франции. Победа народного фронта на выборах подарило горожанам надежду, а потом наступила Вторая мировая. Ведь 14 мюля 36-го года – день взятия Бастилии, этот день был особенно радостным днем в Париже – все танцевали на улицах, но никто тогда не знал, что танцует на краю вулкана.
Естественное, я не мог снять фильм о 36-м годе, где бы героем все удавалось, тогда бы это был лживый фильм. Французы мечтали увидеть море, но вместо него, увидели войну. То есть я снял фильм, где одновременно есть и да, и нет.
Моей задачей было создать такое миниполотно о Париже 30-х годов, где особую роль играет народная музыка. Плюс это история о дружбе и взаимовыручке.
В наши дни успех – это индивидуальный успех, а было такое время, когда успехом считался успех коллективный. Может, это и наивно.
Готовясь к съемкам, я пересматривал хронику 36-го года и видел французских рабочих на демонстрациях, они улыбались и поднимали кулаки в воздух. Это были очень радостные забастовки. В тот год в забастовках участвовало около 3 млн. человек, и все стачки проходили в атмосфере детского хулиганства. С теми забастовками были связаны забавные истории. К примеру, те, кто не бастовали – только радовались, поскольку у них появлялось много свободного времени на семью, скажем. Еще в те годы французское побережье было местом отдыха исключительно богемы, и когда туда на пикники ринулся безработный пролетариат, знать просто переживала социальный шок! К их радости, это было недолго – через три года Франция вступила в войну с Германией.
Центральное место в ваших фильмах занимает музыка. У вас музыкальное образование? И какую музыку вы предпочитаете?
У меня классическое музыкальное образование, поэтому соответствующая музыка действительно занимает большое место в моей жизни и в фильмах. Что же касается вкусов и предпочтений, это сложный вопрос. Меня интересуют почти все великие композиторы. Хотя у меня есть тем не менее странные привязанности: мне кажется, что я знаю всего Моцарта. Но, признаюсь, в детстве моим любимым исполнителем был Джо Дассен. И сегодня те люди, которые приходят ко мне в гости, просто в голову не возьмут, как у меня рядом могут стоять диски с Дассеном и Бахом. Так что вкусы у меня разнообразные. Я тоже сочиняю музыку, и мне кажется, что нет ничего сложнее, чем написать шлягер.
В первом фильме («Хористы». – Видео.Ру) я рассказал о детском хоре, потому что я сам когда-то пел в таком, на этот раз мы подражали популярным песенкам 30-х годов, которые мне также очень нравятся.
Когда фильм закончился, мне захотелось написать «посвящается Рене Клеру». Скажите, вы исповедуете традиции французского кино 20-х и 30-х годов?
Если бы я попытался проследить источники влияния на мои фильмы, то я бы сослался не на Клера. Скорее я бы опирался на так называемый поэтический реализм, носителем которого являлся Марсель Карне. Мы почти полностью снимали в декорациях, натуры было по минимуму, хотя бы по этому мой фильм не является реализмом. Зато мы воссоздали наше личное видение Парижа тех лет. Оно не настолько фантастично, как у База Лурмана в «Мулен руж», но тем не менее наш «Париж», вдохновленных реальными событиями, имеет поэтическое измерение.
В конце фильм герой возвращается из тюрьмы и за это время он не почти не изменился. Что вы хотели этим сказать?
Внешне он как раз изменился, как минимум у него поседели волосы и пропали усы. 10 лет все же меняют человека. Но меня больше интересовало, как герой изменился внутреннее. То есть для меня важнее, что герой, всю жизнь мечтавший о море, 10 лет спустя после тюрьмы думает уже совершенно о другом. И дальше мы узнаем, что в оставшуюся жизнь, он уже не покидал свой квартал. Он ушел из мира надежд в мир реальности. Вообще немецкая оккупация сильно повлияла на французов.
От этого немного отдает фатализмом. Вы вообще фаталист?
Что касается фатализма, то я не фаталист. И мне кажется, что любой может ускользнуть от судьбы. На нашу жизнь влияют события, оставшиеся в памяти до семилетнего возраста. Многие становятся пленниками своих неврозов, из-за чего у них создается впечатление, что они обречены на судьбу. А мне кажется, что можно поработать над страхами и вырваться из этого. Правда, сейчас не время для сеанса психоанализа.
Источник: video.ru
|
